Сальваторе Шаррино (р.1947), сицилиец, живущий в Риме, — наверное, самый известный из ныне живущих итальянских композиторов. Блестящий самоучка-вундеркинд, освоивший самостоятельно все музыкальные инструменты, он сознательно создал свой мир едва теплящегося глубоко в руинах культуры музыкального дыхания, мир глубокого одиночества души, живущей на грани не-существования в обществе, безудержно потребляющем смыслы, давно потерявшие себя в море ничего не значащих слов. Поражает внешняя скупость средств, которыми Шаррино создает свои миры: это потусторонние, тихие звучания духовых, шорох смычкового волоса, едва различимый шелест мельчайших ударных. Но то, что делает Шаррино, далеко от модного строительства симулякров. Музыка Шаррино требует исключительно внимательного вслушивания в самое себя, включения нашего дара реконструкции утерянных (а может, никогда и не существовавших) звучаний, подхлестывания опыта и воображения. Если вслушиваться очень пристально — дискретность звуковой материи исчезает, появляются связность и красота.

Сальваторе Шаррино (р.1947), сицилиец, живущий в Риме, — наверное, самый известный из ныне живущих итальянских композиторов. Блестящий самоучка-вундеркинд, освоивший самостоятельно все музыкальные инструменты, он сознательно создал свой мир едва теплящегося глубоко в руинах культуры музыкального дыхания, мир глубокого одиночества души, живущей на грани не-существования в обществе, безудержно потребляющем смыслы, давно потерявшие себя в море ничего не значащих слов. Поражает внешняя скупость средств, которыми Шаррино создает свои миры: это потусторонние, тихие звучания духовых, шорох смычкового волоса, едва различимый шелест мельчайших ударных. Но то, что делает Шаррино, далеко от модного строительства симулякров. Музыка Шаррино требует исключительно внимательного вслушивания в самое себя, включения нашего дара реконструкции утерянных (а может, никогда и не существовавших) звучаний, подхлестывания опыта и воображения. Если вслушиваться очень пристально — дискретность звуковой материи исчезает, появляются связность и красота.

Новая музыка, какой бы странной или даже безумной она ни казалась, может быть очень осознанной и рациональной. И наоборот, под внешней холодностью и недоступностью музыки может скрываться совершенно безумный замысел. Эта двоякая сущность музыки, которую мы играем, как нельзя лучше вписывается в концепцию замечательного фестиваля «Безумные дни». Я бы добавил — и ночи!

Игорь Дронов